Перевод статьи историка Кристен Годси, профессора кафедры российских и восточноевропейских исследований Пенсильванского университета
Когда американцы размышляют о коммунизме в Восточной Европе, они представляют себе ограничение на выезд из страны, мрачные ландшафты с преобладанием серого бетона, жалких мужчин и женщин, томящихся в длинных очередях в магазинах с пустыми прилавками, а также секретные службы, сующие свой нос в личную жизнь граждан. Хотя многое из перечисленного является верным, наши коллективные стереотипы относительно жизни при коммунизме не дают полной картины.
Некоторые люди могут вспомнить о том, что женщины из Восточного блока обладали многими правами и привилегиями, которых не было в либеральных демократиях в то время, включая значительные государственные инвестиции в их образование и профессиональную подготовку, в их полную включенность в состав рабочей силы, щедрые пособия по уходу за малолетними детьми и гарантированное бесплатное социальное обеспечение ребенка. Однако есть и еще одно преимущество, которому уделяется мало внимания, — женщины при коммунизме получали большее сексуальное удовольствие.
Сравнительный социологический анализ жителей Восточной и Западной Германии, проведенный после воссоединения в 1990 году, показывает, что женщины из восточной части испытывали в два раза больше оргазмов, чем женщины из западной части страны.
Исследователей удивил подобный диспаритет в области сексуального удовлетворения, особенно по той причине, что женщины из Восточной Германии страдали от пресловутого двойного бремени формального трудоустройства и домашней работы. В отличие от этого, в послевоенной Западной Германии женщины не работали и имели возможность использовать все облегчающие домашний труд приборы, производившиеся бурно развивавшейся капиталистической экономикой страны. Однако у них было меньше секса и меньше приносящего удовлетворения секса, чем у тех женщин, которые вынуждены были стоять в очередях за туалетной бумагой.
Как объяснить этот аспект жизни за железный занавесом? В качестве примера можно взять Ану Дурчеву (Ana Durcheva) из Болгарии, которой было 65 лет, когда я впервые встретилась с ней в 2011 году. Прожив свои первые 43 годы при коммунизме, она часто жаловалась на то, что новый свободный рынок не давал возможности болгарам иметь здоровые любовные отношения.
«Конечно, некоторые вещи были плохими в то время, однако в моей жизни было немало романтических связей, — сказала она. — После развода у меня появилась работа и заработная плата, и мне не нужен был мужчина, который бы меня поддерживал. Я могла делать то, что мне нравилось».
Г-жа Дурчева в течение многих лет была матерью-одиночкой, и тем не менее она настаивает на том, что ее жизнь до 1989 года приносила ей больше удовлетворения, чем наполненное стрессом существование ее дочери, родившейся в конце 1970-х годов.
«Она только тем и занимается, что работает и работает, — сказала в беседе со мной г-жа Дурчева в 2013 году. — А когда она приходит домой поздно вечером, она слишком устала для того, чтобы проводить время со своим мужем. Но это не имеет никакого значения, поскольку он тоже устает. Поэтому они сидят, как зомби, перед телевизором. Когда я была в их возрасте, я получала значительно больше удовольствия».
В прошлом году в Йене, в университетском городе в бывшей Восточной Германии, я побеседовала с недавно вышедшей замуж женщиной примерно 30 лет по имени Даниэла Грубер (Daniela Gruber). Ее мать — она родилась и воспитывалась при коммунистической системе — настаивала на том, чтобы г-жа Грубер родила ребенка. «Она не понимает, насколько сейчас это сложнее — женщинам было так легко это сделать до падения Стены, — сказала она мне, имея в виду разрушение Берлинской стены в 1989 году. — У них были детские сады и ясли, они могли взять отпуск по уходу за ребенком с сохранением своего рабочего места. Я работаю по разным контрактам, и у меня нет времени для того, чтобы забеременеть».
Этот поколенческий разрыв между дочерями и их матерями, которые стали взрослыми как до 1989 года, так и после, подтверждает идею о том, что жизнь женщин в коммунистическую эпоху приносила им больше удовлетворения. И подобное качество их жизни частично объясняется тем фактом, что эти режимы считали эмансипацию женщин центральной темой для развитых обществ «научного социализма», как они сами себя рассматривали.
Хотя коммунистические государства Восточной Европы нуждались в женском труде для реализации своих программ быстрой индустриализации после Второй мировой войны, идеологические основы равенства женщин и мужчин были заложены Августом Бебелем и Фридрихом Энгельсом еще в XIX веке. После захвата власти большевиками Владимир Ленин и Александра Коллонтай создали условия для проведения сексуальной революции в первые годы существования Советского Союза, и при этом Коллонтай заявляла о том, что любовь должна быть освобождена от экономических соображений.
Россия предоставила женщинам полное право участия в выборах в 1917 году, на три года раньше, чем Соединенные Штаты. Большевики также сделали более либеральным законы о разводе, гарантировали репродуктивные права и попытались социализировать домашний труд за счет инвестирования средств в общественные прачечные и народные столовые. Женщины были включены в состав рабочей силы и стали в финансовом отношении независимыми от мужчин.
В Центральной Азии в 1920-е годы русские женщины активно выступали в поддержку освобождения мусульманских женщин. Эта направлявшаяся сверху кампания натолкнулась на яростное сопротивление со стороны местных старейшин, которые не хотели видеть своих жен и дочерей освобожденными от оков существовавших традиций.
В 1930-х годах Иосиф Сталин коренным образом изменил политику в области прав женщин: были запрещены аборты и поддерживалась нуклеарная семья. Однако острый дефицит мужской рабочей силы, возникший после Второй мировой войны, заставил коммунистические правительства поддерживать различные программы женской эмансипации, включая финансировавшиеся государством исследования тайн женской сексуальности. Большинство восточноевропейских женщин не имели возможности поехать на Запад или читать свободную прессу, однако научный социализм, действительно, имел некоторые преимущества.
«Еще в 1952 году чехословацкие сексологи начали исследование женского оргазма, и в 1961 году они провели конференцию, посвященную только этому вопросу, — отметила в разговоре со мной Катерина Лискова (Katerina Liskova), профессор Университета Масарика в Чешской Республике. — Они фокусировали свое внимание на важности равенства между мужчинами и женщинами, считая это основным компонентом получаемого женщинами удовольствия. Некоторые участники даже говорили о том, что мужчины должны помогать выполнять домашнюю работу и заботиться о детях, в противном случае хорошего секса не будет».
Агнешка Кощчанская (Agnieszka Koscianska), доцент кафедры антропологии Варшавского университета, сообщила мне о том, что польские сексологи до 1989 года «не ограничивали секс телесным опытом и подчеркивали важность социального и культурного контекста для сексуального удовольствия». Вот каким был ответ социализма на вопрос о балансе работы и жизни: «Даже самая совершенная симуляция, утверждали они, не поможет достичь удовольствия, если женщина находится в состоянии стресса, слишком загружена на работе, обеспокоена своим будущим и финансовой стабильностью».
Во всех странах Варшавского договора введение однопартийной системы правления ускорило масштабный пересмотр законов в отношении семьи. Коммунисты вкладывали значительные ресурсы в образование и профессиональную подготовку женщин, а также гарантировали их трудоустройство. Управлявшиеся государством женские комитеты стремились перевоспитать мальчиков таким образом, чтобы они воспринимали девочек как своих полноценных товарищей. Кроме того, они пытались убедить своих соотечественников в том, что мужской шовинизм представляет собой пережиток досоциалистического прошлого.
Хотя гендерные различия в заработной плате и трудовая сегрегация продолжали существовать, а коммунистическая партия так и не смогла полностью реформировать внутреннюю патриархальность, коммунистические женщины обладали такой степенью самодостаточности, которую мало кто из женщин на западе мог себе представить.
У женщин Восточного блока не было необходимости выходить замуж или заниматься сексом ради денег. Социалистическое государство обеспечивало их основные потребности, и такие страны как Болгария, Польша, Венгрия, Чехословакия и Восточная Германия направляли дополнительные ресурсы на поддержку одиноких матерей, разведенных женщин и вдов. За показательным исключением Румынии, Албании и сталинского Советского Союза, большинство восточноевропейских стран гарантировали доступ к сексуальному образованию и абортам. Это снижало социальную цену случайной беременности и уменьшало временные издержки, связанные с материнством.
Некоторые либеральные феминисты на Западе неохотно признавали эти достижения, однако они были критически настроены в отношении достижений государственного социализма, поскольку они не являлись результатом независимых женских движений, а представляли собой тип насаждавшейся сверху эмансипации. Многие феминисты из академической среды сегодня приветствуют выбор, но также прибегают к культурному релятивизму, диктуемому императивами теории пересечений (intersectionality). Спускаемая сверху политическая программа, пытающаяся навязать характерный для универсализма набор ценностей, включая равные права для женщин, представляется явно выведшей из моды.
В результате, к сожалению, многие достижения женского эмансипации в странах бывшего Варшавского договора были утрачены или отменены. Взрослая дочь г-жи Дурчевой и молодая г-жа Грубер сегодня с большим трудом пытаются разрешить проблему работа-жизнь, которая когда-то была уже решена для их матерей коммунистическими правительствами.
«Республика дала мне свободу, — как-то сказала мне г-жа Дурчева, имея в виду Народную Республику Болгарию. — А демократия лишила меня некоторой части этой свободы».
Что касается г-жи Грубер, то у нее нет никаких иллюзий относительно жестокости восточногерманского коммунизма; она просто хочет, чтобы «жизнь не была сегодня такой тяжелой».
Поскольку они выступали за сексуальное равенство — на работе, дома и в спальне — и были готовы все это реализовать, коммунистических женщин, занимавших позиции в государственном аппарате, можно было бы назвать культурными империалистами. Однако осуществленное ими освобождение радикальным образом изменило миллионы жизней людей на всей планете, в том числе жизни тех многочисленных женщин, которые еще находятся среди нас — это матери и бабушки взрослых людей, живущих сегодня в демократических государствах-членах Европейского Союза.
Это товарищеское настаивание на вмешательстве государства может показаться несколько тяжеловесным для нашего постмодернистского восприятия, но иногда необходимые социальные изменения — довольно быстро они начинают восприниматься как естественный порядок вещей — требует провозглашения эмансипации сверху.
Поправка: в ранней версии этой статьи ошибочным образом определялась ответственность за введение всеобщего женского голосования в России в 1917 году. На самом деле, это произошло при временном правительстве в июле 1917 года, а не при большевиках, захвативших власть в ноябре.
Кристен Годси является профессором кафедры российских и восточноевропейских исследований Пенсильванского университета; она — автор многочисленных книг по истории европейского коммунизма и его последствий. Недавно вышла ее книга под названием «Пережитки красного прошлого: Наследие коммунизма XX столетия» (Red Hangover: Legacies of 20th-Century Communism).
Эта статья является частью серии публикаций под названием «Красный век» (Red Century), посвященных истории и наследию коммунизма спустя 100 лет после Русской Революции.
