В рамках «Золотой маски» показали «СтарухЫ» -- один из самых оригинальных спектаклей фестиваля, претендующий на награду в номинации «Эксперимент».
Журналист, издатель, куратор модных выставок и сын Людмилы Петрушевской Федор Павлов-Андреевич -- автор нескольких театральных проектов, главное достоинство которых -- эпатаж. Однако его нынешняя постановка мало похожа на прежние. Хочется думать, что буква «Ы», появившаяся в названии, и слово «Феатр» -- так на «Маске» представлен коллектив создателей спектакля -- не столько эпатаж, сколько скромная дань шаманству.
«СтарухЫ» -- камерный спектакль по повести Хармса, идет в небольшой, тускло освещенной комнате, которую в Театре имени Моссовета называют «сцена под крышей». В течение сорока минут актриса, сидящая на четырехметровом белом постаменте и напоминающая ожившее гипсовое изваяние, произносит текст. Время от времени ей вторит сам режиссер, сидящий в конце зала, за спинами зрителей, и закутанный в черное. Казалось бы, никаких выдающихся режиссерских решений в спектакле нет. Кроме главного -- позвать на роль Старухи Степаниду Борисову. Знаменитая якутская актриса, владеющая секретами горлового пения и не раз номинировавшаяся на «Маску» со спектаклями ее родного Саха-театра, включается в игру с таким азартом и озорством, что текст Хармса начинает сверкать всеми своими обэриутскими гранями.
Часы без стрелок
Зрителей, с трудом отыскивающих в сумерках свои места, предупреждают, что их ждет сорок минут медитации, и предлагают тем, кто не уверен в своих силах, покинуть зал еще до начала. «Во время действия дверь будет заперта на засов», -- произносит строгий голос. И тут начинаешь замечать, что белое изваяние с лицом Борисовой тихонько шевелит сложенными на груди руками… Собственно, голова и руки -- единственное, чем может пошевелить актриса, спеленутая по грудь гигантским белым коконом. На фоне выбеленного лица глаза и рот кажутся зловещими черными провалами, а вся фигура, посаженная на высокий постамент, напоминает какого-то шаманского идола (визуальный ряд придуман художницей Катей Бочавар). Так что когда Борисова, слегка утрируя северный акцент, начинает произносить текст о незнакомой старухе, предлагающей герою Хармса определить время по часам без стрелок, происходящее получает чуть ли не космический масштаб.
Перевода не будет
В повести Хармса старуха с часами решает продолжить знакомство, явившись в комнату героя. Велит ему лечь ничком, усаживается в кресло и умирает. Однако и после смерти продолжает фокусничать, ползая по комнате и кусая себя за нос выпавшей вставной челюстью. Все это Борисова передает одним голосом, придумав для текста удивительную музыкальную партитуру и наполняя каждое слово неподражаемым юмором. То вдруг она начинает длить звуки «м», «ж», «с», «з», отчего зал будто наполняется запахом тления и жужжанием мух. Или произносит текст вместе с режиссером: он подает из-за спин публики одно слово, она -- другое, он испуганной скороговоркой выпаливает несколько фраз, она медленно и величаво вставляет какое-нибудь междометие. Он повествует о том, как герой Хармса, выпивая с приятелем, начинает надеяться, что мертвая старуха всего лишь сон. «Д-да!» -- посверкивая глазами, вторит ему изваяние…
А то вдруг актриса принимается говорить на якутском, тут же переводя на русский, потом произносит несколько загадочных заклинаний, повторяя собственное имя -- Степанида Борисова, после чего сообщает оторопевшему залу: «Перевода не будет». Короче, актриса владеет публикой так же безраздельно, как мертвая старуха -- сознанием героя повести, мечтающего избавиться от трупа.
Ближе к финалу она вдруг затевает игру с собственными пальцами, которые превращаются в самостоятельно живущих зверьков: на правого она смотрит с нежностью и целует, левого вот-вот проглотит. И чем дальше длится эта таинственная игра, тем отчетливее понимаешь: не так уж важно, кого в данном случае играет Борисова, Старуху Хармса или, скажем, героиню пьесы Беккета «О дивные дни!», которая ведет монолог, будучи вкопанной в землю, -- сходная мизансцена лишь подчеркивает близкое родство европейского абсурдиста и русского обэриута. Однако Борисова, вероятно, завораживала бы не меньше, если бы произносила монолог из Шекспира или Островского. Потому что, честно говоря, фантастические возможности этой актрисы вызывают сегодня куда большую оторопь, чем все невероятные перипетии рассказа Хармса.
