Лауреат «Золотой маски» питерец Лев Эренбург поставил в МХТ «Вассу Железнову». Пьеса Горького, никогда не шедшая в театре, несколько десятилетий подряд носившем его имя, оказалась семейным триллером.
Жизнь между строк
Ученик Георгия Товстоногова, филолог по первому образованию, актер и режиссер по второму и врач «скорой помощи» – по третьему, Лев Эренбург много лет сочетал режиссуру с работой на «скорой помощи». Как филолог он позволяет себе весьма вольно обращаться с текстом автора, а как врач очень внимателен к физиологии персонажей, за что и получил прозвище натуралиста. Любую пьесу Эренбург разбивает на ряд эпизодов, сосредоточиваясь на мельчайших физиологических проявлениях персонажей. Из этих «паззлов» он складывает новую картину, иногда не менее впечатляющую, чем авторская.
В его спектакле «На дне», поставленном в Небольшом Драматическом Театре (этот театр Эренбург открыл в Питере в 1999 году, обыграв в названии «имена» знаменитых соседей – БДТ и МДТ), жизнь персонажей – современных бомжей из подворотни – состояла из выпивки, пьяных драк и совокуплений, но за всем этим, как ни странно, проступала высокая философия. «Гроза» Островского, которую он полностью пересочинил вместе с артистами Магнитогорского театра драмы, превратилась в сагу о дремучей русской жизни: беспощадной, но уморительно смешной. В 2008 году «Гроза» получила «Золотую маску», после чего Олег Табаков пригласил режиссера на постановку в МХТ.
Эренбург предложил театру «Вассу Железнову», никогда не ставившуюся на мхатовской сцене (если не считать спектакль в театре Татьяны Дорониной). История постановок пьесы, впервые написанной Горьким в 1910 году и переписанной в 1935 году, небогата. Из недавних воплощений можно вспомнить фильм Глеба Панфилова с Инной Чуриковой и спектакль Анатолия Васильева с Елизаветой Никищихиной. Причем Васильев недаром ставил первый вариант «Вассы» – второй хоть и сочнее драматургически (он начинается самоубийством и кончается смертью), но написан уже слегка «осовеченным» языком. Однако Эренбург выбрал второй вариант пьесы, да еще и позвал на роль Вассы острохарактерную артистку Марину Голуб.
История болезни
Описывая распад и гибель купеческого семейства, в центре которого – сильная, страшная, на все готовая ради «дела» владелица судоходства Васса, Горький подразумевал гибель и вырождение всего купеческого сословия. Эренбург идет от обратного: вглядываясь во все подробности жизни семьи, он возводит смерть ее главы, Вассы, в ранг глобальной катастрофы.
Соавтор Эренбурга по «На дне» художник Валерий Полуновский соорудил на большой мхатовской сцене наклонный помост – символ раз и навсегда перекошенной жизни. Позади, в глубине, сцену ограничивает что-то вроде глухой черной шторы, отделяющей дом Железновых от света за окнами. Но завеса спущена не до конца: в просвет еще можно разглядеть церковь, ветку дерева. Из покатой же сцены вместо деревьев торчат мощные черные трубы – не печные, а корабельные. Справа от них висит роскошная хрустальная люстра. Железновы – купцы передовые: свечи в их доме сменили электрические лампочки. Но плохую проводку то и дело коротит: последний всполох люстры высветит капитана Железнова с петлей на шее -- по наущению Вассы он должен покончить с собой, чтобы избежать суда за растление малолетней.
Марина Голуб, не столько массивная, сколько монументальная, играет Вассу как на крупном плане в кино: выстраивает подробнейшую партитуру душевных переживаний и физического угасания своей героини. В первой сцене она моет похмельному мужу голову, уговаривая его принять яд, так, словно речь идет о лекарстве. Он в ответ грубо макает ее головой в ванну. Она поднимается: из носу идет кровь, ясный до того голос становится хриплым -- эта хрипота будет нарастать от сцены к сцене. Спокойно, но уже немного сипло, она будет рассказывать дочерям, как их отец бил ее, беременную, и потому из девяти детей выжили только трое. К финалу, во время спора со снохой Рашелью, убеждающей, что весь купеческий класс болен, она, едва оправившись от обморока, произнесет: «А я здорова!» Таким дребезжащим, почти беззвучным тенорком, что сомнений не остается: это -- агония.
Трагедия для балалайки с гармошкой
Как водится у Эренбурга, самое интересное в его спектаклях происходит между авторскими репликами. Пока бизнес-леди Железнова (стального цвета глаза, тяжелая поступь, легкое кокетство – чтобы обаять по телефону журналиста) отправляется спасать «дело», дома идет кутеж. Дурковатый Прохор, брат Вассы (Эдуард Чекмазов), спаивает племянниц, соблазняет Рашель – обещая вернуть ей сына Колю, главного наследника миллионного пароходства, которого Васса прячет от снохи в деревне. Совокупление превращается в фарс: мужчины в доме физически немощны. После смерти Железнова на весь курятник остался только один петух – приказчик Пятеркин, за которого вот-вот сойдутся в драке наушница Анна и дочери Вассы Людмила с Натальей. Эту пьяную кутерьму сопровождает глумливая музыка – балалаечно-гармошечный перебор, так хитро придуманный Владимиром Панковым и его студией «Саундрама», что происходящее на сцене временами поднимается до жутковатых трагических высот.
В чем же трагедия? У Горького капиталистке Вассе противостоит революционерка Рашель, объясняющая ей и зрителям, как отвратительна жизнь ради денег. В этом спектакле Рашели (Ксения Лаврова-Глинка) пока не хватает мощи, да и горьковский текст работает не на нее, а против. И вообще постановка Эренбурга идеологией не сильна. Его сила – в «шершавой» правде, в физиологической достоверности, с которой играют мхатовцы, в ясных, иногда грубых, но чаще дорастающих до поэзии образах. Так что трагедия здесь -- не гибель какого-то неведомого класса, а смерть железной великанши Вассы, умирающей прямо на наших глазах. Как бывает после сердечного приступа, она вдруг застывает, сидя в кресле и заплетая дочери косу. Коса остается в мертвой руке, и сидящая спиной к матери Людмила будет долго, удивленно и обиженно просить: «Мам, мама, пусти, мам, мама!..»
